– Ну и что?

– Как это ну и что? Это меняет дело.

– Да брось ты, ничего это не меняет.

– А как ты тогда соединишь любовь Федора к своим мокшанским корням и его буддийский «Трансформатор»?

– Мне-то зачем это соединять? Федор сам соединил одно с другим. Потому и сидит со своими мокшанскими корнями в своем «Трансформаторе». Сейчас время такое – брать все отовсюду, соединять и кайфовать.

– А Элеонора? Почему она тогда с ним?

– Хватит этих «почему», – разозлился он. – Все эти «почему» найдут свои «потому» в «Трансформаторе».

Я с ним согласилась.

28

Я вернулась на работу. В мое отсутствие накапливались дела. Они залеживались и становились срочными. Я переключилась на переводы и была рада, что ничего другого от меня больше не требовалось. Стали спокойнее и мои контакты с Ольгой Марковной. Она была готова ждать результатов поездки Грохова в «Трансформатор» и ничего не предпринимать со своей стороны. Я замечала у нее все больше доверия к тому, что я ей говорила, а как-то даже поймала на себе ее теплый взгляд. Впрочем, это могло мне показаться. Что не менялось, так это тишина, повисшая между Киром и мной после моего монолога о странности наших отношений.

Такой человек, как Кир, однажды отвернувшись, мог уже больше никогда к тебе не повернуться. Мне же не хотелось его окликать. Ужас одиночества мне был чужд. Одиночество – это нормально. У него есть также плюсы, и я научилась ими пользоваться. А минусы я научилась выносить.

Как и полагалось, Андрей оплатил свой ретрит заранее и получил информацию об отъезде группы. Она отправлялась в субботу утром поездом с Казанского вокзала. Каждый из участников был обязан позаботиться сам о билете на указанный рейс до станции Суржин. На этой станции у входа в здание вокзала члены группы собирались вместе.

Сопровождать группу до места назначения должна была сама Таня. Она выезжала тем же поездом, что и ее подопечные, но отдельно от них. К своим обязанностям Таня приступала после сбора группы в Суржине. Там ее должен был ждать автобус, чтобы доставить в «Трансформатор».

– Выходит, в Суржине ты снова встретишься с Таней. А что, если она тебя узнает? – спросила я Андрея, который рассказал мне обо всем этом по телефону.

– Узнает меня как звезду?

– Узнает тебя как Сашу с гитарой.

– То есть ты хочешь спросить, не растеряюсь ли я, если она так бредово обознается? Нет, моя дорогая, я не растеряюсь. Я ей это прямо так и скажу.

Каждому члену группы полагалось иметь на себе или при себе вещь лазурного цвета: майку, рубашку, шарф, сумку или что-то еще. Не иначе как потому, что ретриты организовывало «Общество лазурной колесницы». При этом другие пассажиры не должны были догадаться, что в поезде едет группа, собравшаяся для духовной практики. Такая осторожность была необходима, потому что везде есть люди, которые могли бы отнестись к такой группе настороженно или даже агрессивно. Потому участники ретрита и сама Таня ехали в Суржин отдельно друг от друга. Если какие-то члены группы случайно оказывались в одном и том же вагоне на соседних местах, то они не должны были вступать в разговор друг с другом. Только в Суржине кончалось это конспиративное положение.

– Раз конспирация, то зачем эта затея с «лазурью»? – озадачилась я

– А вот слушай.

И он зачитал мне из полученной от Тани «Памятки для ретритера» следующее: «Цель ретрита – внутренняя трансформация. Она должна начинаться с того момента, когда ретритер вышел из дома, чтобы отправиться в Лагерь. Лазурь в его одежде или каком-то аксессуаре помогает ему это осознать. Кроме того, лазурная деталь – еще и опознавательный признак для других членов группы. Поскольку многие ретритеры не знают друг друга, то таким образом они могут видеть своих на вокзале, в поезде и на станции. Это будет важной поддержкой для души, готовящейся к трансформации».

– У тебя уже приготовлена своя «лазурь»? – спросила я.

– Мне и готовить ее не надо. Как я понял, опознавательной лазурью могут служить вещи всех оттенков синего. Синих маек у меня полно.

Андрей дал слово, что позвонит мне из «Трансформатора» при первой же возможности.

– Будь эти дни постоянно онлайн, мало ли что, – сказал он под конец.

Я пообещала ему больше не отключать свой мобильник. Так что на следующий день, когда нежданно-негаданно случилось это «мало ли что», Андрей смог мне сразу же об этом сообщить.

Он позвонил где-то часов в пять, когда я еще была в «Дубраве». Утром Веронике стало плохо с сердцем, вызывали «скорую». Такое бывало и раньше, но этот приступ оказался сильнее других. В больницу Вероника ехать отказалась, и было решено, что она проведет несколько дней в постельном режиме у Андрея. Он уже перевез мать к себе. Короче говоря, ехать завтра в «Трансформатор» Грохов не мог.

– Значит, все откладывается до следующего ретрита? – спросила я. – Он когда?

– Через две недели. Но тогда у меня будут другие дела, и вырваться из Москвы я уже не смогу. Свой план с внедрением в «Трансформатор» я должен теперь убрать в архив.

Андрей отключился, а я так и осталась сидеть с трубкой в руке.

Мне, конечно же, было жалко Веронику, но Эля… но мать… Не будет выхода из тупика, в который зашли поиски Элеоноры. Меня ждало теперь оглушительное разочарование Ольги Марковны, которую мне будет нечем утешить.

В ход этих мыслей вмешалась Валя. Она тоже была на работе и слышала мои реплики в разговоре с Андреем.

– Что произошло? – спросила она. Я ввела Валю в курс дела.

– Ну и бог с ним. Не получилось, и не надо, – сказала я под конец. – Нужно будет придумать что-то еще.

– Зачем что-то придумывать? Поезжай туда сама и все выясни. О чем тут думать?

Валя сказала это так искренне и так естественно, что у меня в голове стало тихо. Словно я услышала что-то новое, и оно все расставило по своим местам. Словно мне самой никогда не приходило в голову, что кому, как не мне, надо ехать в этот чертов «Трансформатор», раз моя сестра непонятно почему не дает о себе знать.

Я всякий раз бежала от этой мысли, потому что видела себя беспомощно барахтающейся в мутной воде на глазах у Элеоноры. Для меня все эти майндфулнессы, погружения в себя, поиски своего истинного «я» всегда были ловлей солнечных зайчиков в мутной воде. А мутная вода вызывает у меня брезгливость. Я ни за что не стану купаться в мутной воде. Но вот я услышала Валино «о чем тут думать», и меня, что называется, проняло. И в самом деле, о чем тут думать? Как хорошо, что вдруг поблизости раздаются чьи-то простые слова, которые могут пронять.

Валя предложила мне взять отпуск на две недели, чтобы спокойно решить все проблемы, но